Не только Хлебникова хотелось представить читателю статьёй за авторством тех, кто слышит поэта и умеет написать о нём (А.В. Гарбуз, ВЛ. Зарецкий — этнолингвисты из Уфы) — история жебниковедения показывает, сколь сложен этот опыт, — но и Уфу, которая на рубеже XX-XXI веков многообразно — в данном случае так — говорит о себе, но также и то, что голос Уфы в Москве хорошо слышен.
«Джадидизм» предстаёт перед читателем как религиозное течение обновления в среде мусульман Урало-Поволжья на рубеже XIX-XX веков (Э.А. Имамутдинова), с тем ему открывается возможность получить ясное впечатление об этой мировидческой концепции, но также и о характере исламоведческого подхода к анализу культурных явлений. Открывается и новый — с его бесспорно не вполне известной стороны — потенциал отечественной науки о культуре, равно как и культуры России, каковой обещает научную перспективу возникновения высокого уровня продуктивного обсуждения не только российских, но по существу и мировых проблем межкультурного взаимодействия на материале внутрироссийской жизни.
Вместе с тем, нельзя не заметить — в стране, имеющей опыт бед потрясений от припадания к общемировым, но вне страны лежащим интересам, как к интересам собственным, всякая новая такого рода перспектива скорее всего заставит насторожиться — «обжегшись на молоке…».
Для понимания народной культуры есть один распространённый и правильный образ, который, однако, может создать неправильное (смешивающее народное с классовым) впечатление. Образ этот связан с наименованием народной культуры культурой низовой и при этом её отличением от культуры учёной (в основе чего лежит не социальное разделение, но различение механизмов передачи знания). Самое правильное в этом наименовании то, что оно одновременно принадлежит разным системам, и потому, строго говоря, никогда не может стать незащищенно лежащим на поверхности пониманием, каковое по законам народной культуры одновременно оказывается и уничтожением открываемого смысла. Но оно таит в себе и другой — неуничтожимый — смысл, оно подсказывает путь. И это правильный путь, потому что он ориетирован на признание роли вертикали, о которой выше уже шла речь, и связывает с координацией по вертикали целый ряд смыслов, включая важнейшие: власть и знание, оказывающиеся в одном ряду, что верно, и притом, в ряду, наиболее высоко в вертикальной координации мироустройства расположенном, что тоже верно. В русском языке само слово знать оба этих смысла в себе и содержит.
Различение устного и письменного — двух мощных традиций передачи знания — также имеет большое значение для самого понимания народной культуры как практики и как образа (известное «ни в сказке сказать, ни пером описать» — пример равного удержания под контролем обеих позиций в народном сознании). Отечественной наукой последних десятилетий XX века много было сделано, чтобы внести ясность в теоретическое понимание вопроса письменное/устное в культуре — чтобы значимость и того, и другого типа культуры была равно осознана в условиях формирования идеологических концепций века. Подтверждение важности такого осознания проявляется едва ли не повсеместно в рубежную пору, когда затронутыми оказываются пределы пространства русского языка, а с тем и всё устройство связанного с ним многоязыкого пространства.
В конечном счёте неизбежным оказывается вопрос: однонародна или многонародна народная культура нашей страны? И такой вопрос может стать — да и становится — камнем преткновения для обсуждающих его. Но не для самой истории России. «Свобода по имени «Россия» — таков, вопреки многим известным и устоявшимся суждениям, ответ русской истории на этот вопрос, засвидетельствованный самой гигантской протяженностью просторов Отечества, веками длящимся фактом сложения жизней многих народов под рукой Государя, последующих форм русской государственности.
Народы, составляющие Россию, есть главное богатство Отечества, а главное достояние многонародной России из века в век составляет единая русская государственность.
Составитель искал предъявить читателю безобманные — культурные — доказательства сей, без преувеличения, жизненно важной позиции сегодняшней и дальнейшей общенародной жизни страны, авторы статей дали ему многие основания для этого.
В конце IX столетия, в пору, когда в будущей Европе из распавшейся Империи Карла Великого начинали вызревать её современные государства: Франция, Германия, Италия, «вещий Олег» могучей своей рукой прочертил путь «из варяг в греки», на столетия вперёд обозначил восточную границу европейской ойкумены — деяние, без коего история Европы была бы возможна своим полным началом не более, чем возможен дом без стены. Как циркулирует кровь по телу живого организма, так началось новое, ориентированное на Царьград, общеевропейское хозяйственное, культурное сообщение, с первых дней начальной для России Киевской Руси, связавшее её тысячами нитей со всей Европой.
Подобно электрическому проводу, вокруг которого движением пущенного по нему тока, создаётся магнитное поле, Древняя Русь стала центром притяжения, новым, разраставшимся с веками пространством жизни десятков и десятков народов, сохраняя и далее в истории с меняющимися своими столичными центрами, территориями и самоназваниями государства, с периодами его упадка и подъема, но с неизменной собственной ролью нового общеконтинентального центра — Евразии. Со временем пространство, однажды — Империей Чингизхана — прочтённое как единое постепенно оказалось вновь читаемым и сочетаемым— более надёжно и долговечно, выгодно, сравнительно с другими жёсткими предложениями истории для составляющих его народов — Российской Империей.
Евразия обрела имя: Россия — имя Евразии.
Страницы: