Цветы необычайные

Из того, что «судьба» не является и не может быть предметом рассмо­трения науки, не следует, что «время» свободно от этой связи.

Время, знание о котором кажется прерогативой физики, сформулиро­вавшей всеобъемлющий тезис о пространственно-временной континуальности мира, не расшифровывается всё-таки через свою слиянность с пространством, то есть через концептуально-физическую (принадлежащую науке физике) континуальность.

Время открывается для понимания как время, то есть срок, все-таки через Судьбу. Это знали всё знающие древние греки — Мойры и богам Эллады доставляли хлопоты, поскольку нити жизни и бессмертных были в их руках. В XX веке об этом напомнили Шпенглер, в русской философии — Лосев, Тахо-Годи.

Тема Судьбы отнюдь не факультативна для проблемы времени, поскольку, склоняясь к неверным трактовкам времени, вопрос собственной судьбы мировое сообщество решает не в свою пользу.

Как иначе можно говорить о том, что вследствие чрезмерного доверия комплексу естественных наук, человечество сумело в одном пространство-времени соединить то, на разделение чего в природной жизни были затрачены гигантские усилия.

С позиции времени проблема неприятия открытий естественных наук, начиная с ядерной физики, включая генную инженерию, связана с тем, что такого рода открытия ломают внутренние перегородки и перекрытия мироздания, усилиями человечества сталкивая в едином пространство времени то, что в природном процессе тысячи и миллионолетия разводилось по разным «квартирам», дабы сообщить устойчивость Миру.

«Время культуры» С.Неретиной, А.Огурцова — фактический парафраз известного «Какие времена, какие нравы!», обыгранного и Грибоедовым, но, естественно, в нешутейном понимании смысла. Уже само всегдашнее, от века, присутствие такого — нравственного — прочтения времени в жизни общества есть общественная защита правильного — всеобъемлющего — понимания времени от узурпации частных его трактовок, выдаваемых за всеобщие.

К обладающим необходимой полнотой надо отнести и представление «век как эпоха». Долгое время — вполне буквально от становления Ри­ма — «век» понимался как эпоха, то есть опять-таки, преобладало совокупное представление о времени, вмещающее в себя и историческое и, уже упомянутое, нравственное прочтение понятия.

Почему европейская цивилизация вступила на путь иного — выхоло­щенного — представления о времени («удобство» очевидно, но это — не главный ответ)? Почему в рамках цивилизации создалась и оказалась возможна ситуация ложного возведения частного знания об абсолютном в ранг знания всеобщего? — вопросы, требующие не дальнего, но ближнего исследования.

Кстати, оно удачно и началось: в упомянутой книге Аксёнова, который, ставя себе вовсе иные цели, параллельно обнаружил и нечто существенное и типологически неизбежное, придя к выводу, что Ньютон вовсе не то имел в виду, что Ньютона неправильно поняли. Здесь суть не в конкретике идей великого учёного, а в самом факте признания проблемы «как слово наше отзовется» существующей и для естественнонаучного знания.

Отлично от науки, где светлые головы «выдают» масштабные идеи, которые просто «не пролазят» в менее светлые головы «последовате­лей», и, соответственно, «обрубаются по краям», чтобы вместились, традиционная культура не знает таких проблем. Потому что её опыт трансляции знания учитывает не только возможности головы тех, от кого оно исходит, но и возможности тех голов, в которых оно должно уместиться. Автократизм традиционной культуры известен. Но именно она умеет обеспечить наиболее демократическое распространение знания в пределах своего сообщества.

В борьбе религии с язычеством, потом науки с религией, потом партийной идеологии с наукой и упрямо осуществлявшимся сквозным для всех этих эпох торжеством эмпиризма, исходящего из простого: что получается — то и хорошо, всё, что получается — то научно, всё, что научно — то возможно, впрочем, нет: уже не просто возможно, но и — нужно! «Эмпиризм победил: мысль, так сказать, остановить нельзя!» А кто думает иначе, тот — ретроград и вообще…Но почему тогда цивилизации необходимы дома, где мысль всё-таки вынуждены останавливать?

И если признана необходимость психологической остановки неправильной мысли, то разве не следует говорить и об её этической остановке? Не о жестокой цензуре, гонениях, но — о внутреннем самозапрете?

Культура начиналась с запрета.

Но культурна ли наука? Захочет ли быть такой ценой наука культурна?

Но тогда и наоборот — нужна ли человечеству а-культурная наука? Может ли человечество довериться не желающей быть культурной науке?

Неполное знание о том, в каком, действительно, мире мы живем — сколь сильно на самом деле он окультурен и сколь искажаем общепринятой доверчивостью группе наук — является причиной распространения неверных представлений о реальности.

Как иначе, чем чрезмерным доверием комплексу естественных наук, можно объяснить то, что человечество опасно приблизилось и продолжает ускоренно приближаться к черте, которая может означать старт необратимых изменений сознания популяции, связанных с утратой культурой как планетарным явлением её контроля над поведением челове­чества в масштабе Планеты?