В память о Ю. А. Дмитриеве

Воспоминания о Юрии Арсеньевиче Дмитриеве я не один год носил с собой, мне было тепло с ним, и живость воспомина­ний снижала чувство вины за долго не исполняемое намерение мысленное записать.

Аристократизм — первое, долговременное и наиболее силь­ное впечатление о Юрии Арсеньевиче — реальном человеке и образе вспоминаемом.

Юрий Арсеньевич был аристократичен и как председатель­ствующий на заседаниях Ученого совета, и в индивидуальных выступлениях, в коих столь часто останавливался на своем лю­бимом предмете исследования — цирке — неизменно настаивая на народном характере этого особого искусства.

Говорил Юрий Арсеньевич, как правило, полными фра­зами, не подгоняя веками сложившийся строй русского язы­ка под общий темп старающейся обогнать само время жизни. В его речи, как и в мерности движений, проявлялась какая-то принципиальная капитальность. То было впечатление, подозре­ваю, не только мною переживаемое, но лежащее в основе об­щего уважительного отношения к Юрию Арсеньевичу, прояв­ляемого со стороны разных людей в разных обстоятельствах, что доводилось мне наблюдать неоднократно. И не только в стенах Института, но и в цирке. О чем позже.

Мой собственный пиетет к Юрию Арсеньевичу был из­начально неизмеримо высок, потому как доводился он отцом тому самому Владимиру Юрьевичу Дмитриеву, который, буду­чи зам. руководителя Госфильмофонда, в кругу матерых киноклубников (я был из их числа) имел статус волшебника, притом доброго и доброжелательного волшебника. Внешнее сходство отца и сына придавало особую убедительность правильности такого моего, родового, подхода.

Теперь о цирке на проспекте Вернадского, где я тоже не од­нажды слышал неспешную речь Юрия Арсеньевича Дмитрие­ва, произносимую в дни особо значимых цирковых премьер, и мог наблюдать трепетное отношение к «своему» профессору со стороны артистов и создателей цирковых программ. В этом сю­жете, однако, главным для меня было то, что сам я, с двойным интересом внимая выступавшему, опасался при том попасться ему на глаза.

Причина была уважительная.

В 1980 году после нескольких лет напряженного ожида­ния места во ВНИИ искусствознания, аспирантуру которого я окончил, наконец-то, я оказался в его стенах в статусе Ученого секретаря вновь созданного Сектора народной художественной культуры. О максимальной моей включенности в работу могли свидетельствовать ее результаты. Но потребовалось еще и со­блюдение форм поведения. Дело в том, что Евгений Тимофее­вич Милаев, возглавлявший тогда Московский цирк на Ленин­ских горах, пригласил нас с супругой в качестве режиссеров (которыми мы по профессии и являлись) в спектакль «Звезды Олимпийской арены», включенный в культурную программу Московской Олимпиады. Первый раз в истории этого гранди­озного сооружения запускался водный манеж нам предстояло поставить номер на воде со спортсменами.

Поэтому мне нельзя было дать основания в Институте для упрека в погоне за двумя зайцами. Да и юридически сама по­становка вопроса о работе по совместительству тогда была бы самоубийственна. Но и отказаться от такого соблазнительного предложения Милаева было невозможно, потому что 1980 год был годом Московской Олимпиады.

Таковы были обстоятельства.

Сохраняя конфиденциальность, в цирковой афише я при­сутствовал инкогнито — под общим с супругой псевдонимом. К слову, последний нами выбирался с учетом того, что сын у нас — Никита, оба отца — Николаи. Вот и получилось: Николай Никитин. Только потом, читая Дмитриева, я узнал, что то было имя великого антрепренера русского цирка. Вероятность того, что Юрий Арсеньевич не видел меня за спинами участников торжественной премьеры или вовсе не знал о том, кто делал номер на воде, была ничтожно мала.

Но в силу мудрости Юрия Арсеньевича, деликатности, про­явленной им в этой, очень непростой для меня ситуации, все благополучно обошлось, и переживания мои были напрасны­ми. Я собирался писать о Юрии Арсеньевиче, а получилось — все о себе, да о себе.

Но такова правда. Она в том, что не очень часто мне до­водилось общаться с Юрием Арсеньевичем при его жизни, но для нашей семьи и тогда, в описанном мною случае, и по сей день в наших воспоминаниях он остается очень близким нам человеком.

К большой нашей с женой радости дочь Гана, увлеченно занимавшаяся спортом, вдруг увлеклась и цирком — как испол­нительница и как исследователь. В работе над диссертацией о зрелищах на воде она с головой окунулась в труды Юрия Арсеньевича о цирке. Из них почерпнула много важного для себя и сумела передать свое восхищенное отношение к мастеру в собственной статье, опубликованной в сборнике, сделанном в Институте к юбилею Дмитриева¹.

Юрий Арсеньевич читал этот текст и принял его, подписав автору экземпляр книги.

Так еще раз по-доброму проявилась рука Юрия Арсеньеви­ча Дмитриева в жизни нашей семьи.

¹Театр. Эстрада. Цирк / Сб. // Статья Г.В. Максимова. Цирки и водные зрелища в России. М., 2006. С. 241-270.